ВП

Автор: Виталий ШУРДУКОВ

Окончание. Начало читайте в предыдущем номере

Шесть часов утра – конец бессонной ночи. Как будто прожил, за несколько летних часов от заката до рассвета, целую отдельную жизнь. Чувствуешь себя неизмеримо старым. Не осталось никаких эмоций – только полная опустошенность. Ночь, выпитая до дна. Можно потратить целую жизнь за одну ночь. Иногда – можно просто не дожить до рассвета. Были и те, которые не смогли. Слишком долгой оказалась их ночь, слишком одинокой. Слишком темной – и не видать Дороги. И странные голоса позвали туда, где нет ни путей, ни дорог… Нужно было просто уснуть, или хотя бы притвориться спящим, спрятаться под одеяло и заткнуть уши. Проехать через ночь, не заплатив.

Ведь нужно потратить целую жизнь на одну ночь. Сбиться со счета –которая это была жизнь? И сколько осталось в запасе? А Дорога так и не пройдена. Шаги по ней – не сосчитаны, утро спрятало все следы, а ориентиры – так явственно указывавшие путь – растворились в земле сырыми головешками, осыпались пеплом и развеяны ветром. Покажется, что и не шел по Дороге, вовсе не двинулся с места. Даже поверишь в это – в бедной расцветке дня. Нужно дождаться следующей ночи. Знаешь ли ты, что оставленные тобой на Дороге следы светятся? Их обживают светляки, разносящие свет на своих маленьких горбиках…

Нужно потратить целую жизнь на одну ночь, и понять, что день – это только тень настоящей жизни, иллюзия, киносеанс для самых маленьких…

В лагере, кажется, началось спонтанно-массовое пробуждение. Оглашая лес множеством голосов, тревожа его статичный покой движением и всевозможной деятельностью, что-то назревало. День обещал выдаться ясным и многими событиями насыщенным. От радостных ожиданий передалось и мне, и не захотелось упускать возможность еще и еще пообщаться с нашим народонаселением.

Приняв решение продержаться на ногах еще и день, я быстренько по тропинке сбежал к ручью, разделся по пояс, упал на колени на берегу и голой частью тела погрузился в обжигающе-студеную воду – всё в непрерывном движении, дабы не передумать.

Тут же вынырнул и только что не завопил во всю глотку от остроты ощущений. Изобразил дикий танец буйнопомешанного, африканскую охотничью пляску и бокс с тенью – в совмещенном виде. Не просто согрелся – разгорячился, от кожи прикуривать можно. Захотелось еще разок окунуться.

Что и проделал. Отфыркиваясь и по-собачьи вытрясая воду из волос, услышал:

— Господи!

Обернулся. Рядом стоял Тим и зубной щеткой чесал себе ухо. Пялился на меня взглядом странным-престранным: то ли удивленным, то ли испуганным: а вдруг я уже сбрендил и сейчас кусаться начну.

— Ну и?.. – вопрошаю вместо «доброго утра».

— Гос-с-споди… — еще раз протянул Тим. – Где еще можно встретить на каждом шагу столько… Там – насилие над слухом, хуже бормашины, тут… публично занимаются самоистязанием…

Мне захотелось бросить его в ручей и прополоскать хорошенько. Но я не стал оправдывать тимовы опасения, и вопросил кротко:

— И что там происходит?

— Одному типу прямо с утра пришла в голову идея, и он ее развивает… на весь лес… — Тим сделал затяжную паузу. – Почему поэты, когда творят, делают это молча и, при том, уединившись в каком-нибудь укромном месте, а музыканты творят… чем вдохновеннее, тем громче?

— Наверное, потому что музыканты, — предположил я. – Схожу, поинтересуюсь.

И я ушел, оставив раздраженного Тима совершать утренний моцион без самоистязания.

Гитарные звуки оказались не такими уж громкими. Может быть, вдохновение пошло на спад, и музыкант утихомирился с гордым осознанием свершения. «Одним типом», на которого намекал Тим, был Серж, я узнал его манеру игры еще на подходе к лагерю. Теперь он играл мелодичную задушевную балладу, а перед носом у него висел наколотый на воткнутую в землю ветку тетрадный листок с каракулями. Серж за утро успел еще и текст к мелодии сочинить.

— Привет! – говорю ему, дослушав. – Мне донесли, что Ваш творческий потенциал все повышается и повышается… Пребывание на природе идет Вам на пользу…

— Это вообще авангардное место! На каждом шагу – сразу столько ассоциаций!.. Я проснулся, и вижу… представляешь, это будет моя картина: что-то такое, с налетом древности. Мрачный такой лес, затемненный – слитое темно-зеленое, темно-коричневое, черное… Петляющая заросшая тропинка – так, чтобы только угадывалось, что здесь была когда-то тропинка… Вдруг деревья расступаются, и виден… призрачный древний замок в тумане… То есть, туман уже рассеивается – немного внизу, чтобы скрыть основание и землю, а сам замок освещен восходящим солнцем… Ну как?

— Эти ассоциации, друг мой, исходят из Вашего прошлого. Кстати, а та прекрасная мелодия, которую я имел счастье только что слышать – тоже оттуда?

Серж расцвел. Вернее, он и не переставал цвести. Воодушевление – его постоянный спутник. Я не помню, чтобы когда-нибудь видел Сержа, погруженного в черную меланхолию. Человек, для которого творить и дышать – едино.

— Я тут песенку сочиняю… про старого рыцаря.

— Дай ему волю – он всех посвятит в рыцари, — заявил, подошед, кислый Тим. Как будто моцион не пошел ему на пользу. – И возглавит крестовый поход против обывателей во славу тяжелого рока. Или прямо здесь устроит турнир с разбиванием голов деревянными мечами…

— А что, классная идея! – тут же завелся Серж; и я подхватил, вторя:

— Но деревянные мечи нам не подойдут. То есть, деревянные в своей сущности…

— Лазерные?.. – предположил Серж.

— Магические. Это ведь не простой лес – это заколдованный лес-лабиринт… Где твой Туманный Замок? Тим, ты где-нибудь видишь замок?

— Какой замок? – озадачился Тим.

— Вот! Даже Тим не видит замка. Но он существует – мы-то знаем. Это злые волшебники его заколдовали и спрятали от нас.

— Какие волшебники,! – Тим на грани отчаяния.

— Те, которые здесь обитают. Мы не проведем турнир, пока с ними не разберемся… Нет, наоборот – мы проведем турнир, чтобы раз и навсегда разобраться с ними и вернуть себе подло захваченный замок. А чтобы с ними разобраться, нам нужны соответствующие атрибуты. Ведь что такое рыцарь без атрибутов – одно название, да и то спорное – чем докажешь, что ты рыцарь? А ничем и не докажешь, пока не добудешь меч Амадиса и шлем Мамбрина; а потом и доказывать не надо – круши себе волшебников и разволшебников направо и налево безбоязненно – ведь одетую в этот шлем голову ни один меч не берет…

Тим смотрел на меня уже с полным отвращением.

— Головы у вас… — пробурчал и удалился.

— Бедный, бедный Тим, — вслед ему вздохнул я. – Он страдает. Испытывает дискомфорт. Это ты со своей гитарой можешь заморачиваться не то что в раннем средневековье, — вообще в плейстоцене; а ему, для того, чтобы творить, нужны электроорганы, компьютеры, куча электричества…

Моему внутреннему взору предстал Тим, уютно развалившийся на диване в родной театральной декорационной, завернувшись в диванную накидку, держа в руке чашку с чаем, в другой – сигарету; и разглагольствующий:

— Во мне есть что-то английское… Мне нужен уют, плед и камин…

…Китайский шелковый халат, американский табак, индийский чай – трофеи колониальных завоеваний…

А тут этот чертов лес и никакого комфорта. Я внутренне ухмыляюсь: почему пережиток викторианской эпохи Тим так естественно и гармонично смотрится на таежном фоне – не хуже, чем при камине и берриморе с овсянкой…

— Может, он просто не выспался?

— Нет, скорее он думает, что еще спит и ему снится кошмар: неведомая сила вырвала его из домашних тапочек и зашвырнула в дремучий-дремучий лес с обитателями, похожими на его друзей, но полностью одичавшими…

…Просто живущими в согласии с лесом… Серж, например – в родной стихии. Этот лес предназначен для Сержа, той его инкарнации, что была прямым потомком нибелунгов, пробиравшихся такими чащобами, где меч служит больше для прорубания дороги сквозь ветви и корни, нежели для разрубания противников…

Но почему чувствую себя здесь дома и я – житель степей, привыкший созерцать вольные просторы, полную, ничем не пресекаемую окружность горизонта? Разве не должен испытывать клаустрофобию, оказавшись среди даже трех сосен?.. Какие глубины еще всколыхнулись во мне?

Этот лес, этот лабиринт… Здесь, в древнейшей части материка, соединились все пути и начались все истоки. Отсюда, не загадывая о том, что по этому поводу будут думать историки, распространилась вся современная цивилизация; из этих загадочных мест двинулись по неизвестным причинам индоевропейцы, чтобы заселить и запад, и юг…

— Нам надо выбрать эпоху, — говорю я Сержу. – Этот лес хорош тем, что позволяет свободно перемещаться по оси времени, — сама плотность здешнего хронопотока будет сохранять без нарушений его структуру, как бы мы ни нашалили… Эпоху, в которую злыдни загнали твой замок… Вернее – конец эпохи, что важно. Это – особое понятие. Потому что существование подлинного рыцарства всегда выпадает на конец эпохи… Все исторические события уже произошли, все великие воины пали, стали легендами, в которые обыватели потихоньку перестают верить, их нынешняя вера в законченном, мерзком, сером, негероическом мире – тугой кошелек… И только герой-одиночка, последний рыцарь – мечтает возродить Золотой Век и живет по его правилам… Быть рыцарем конца эпохи – труднее и величественнее, чем тогда, когда всевозможных паладинов кишмя кишит…

Безостановочно выдаваемому мной экспромту Серж внимал с восхищением. Горящие глаза его требовали: «Давай, давай, еще, еще, заморачивайся!…»

Но тут нас отвлекло появление еще одного замечательного объекта для вдохновения. Валя (она что, имеет гардероб белых одежд, подумалось вскользь) встала между нами и выдала свою дежурную реплику:

— Ну, что у вас интересного?

— Конец эпохи и рыцарские заморочки, — поспешил ответить Серж; но это-то, по-справедливости, был мой бенефис, так что я поспешил перехватить инициативу:

— Мы изменяем содержание всего, нас окружающего. Века и пространства перетасовываем по собственному усмотрению… Вообще, ты застала нас в походных сборах – мы должны отвоевать у некромантов-чернокнижников Туманный Замок, и собираемся разыскать Мамбринов шлем.

— А вы знаете, где его найти?

— Последний раз его видели на одном ламанчце в семнадцатом веке, но потом следы теряются. Потенциально сущность шлема Мамбрина содержится в любом подходящем тазике. Но требуются высочайшие личные качества, чтобы выявить эту сущность. Способность существовать в непредвиденно-изменчивом мире, где все многозначно, многообразно, многофункционально… Бойтесь собственной закоснелости. С закоснелым взглядом и такими же вещами нам не выжить, когда окружающий лес превратится неизвестно во что… Меч Амадиса и шлем Мамбрина с соответствующей этикеткой фабрики-изготовителя – ими же и останутся, и не спасут, когда для спасения понадобится уже не сущность шлема, а сущность тазика, или… Скажем, если вот эта вывороченная коряга обратится Горгоной, из тазика Мамбрина получится превосходный щит Персея…

— Значит, теперь вы оба – рыцари? – решила Валя.

— Нет. Рыцари – не ангелы, двоим на конце Эпохи никак не уместиться. Наш конец… то есть конец эпохи, я хотел сказать, призывает только одного героя, которому предстоит свершить все великие деяния и стяжать всю славу. И будет таковым единственно достойный, исконный рыцарь – он, — указываю на Сержа и тут же, в состоянии высшей патетики сочиняю в его честь эпиграмму:

— Он рыцарь и бродячий менестрель,
рожденный тешить уши королев
(сим вызывая ревность королей),
а также соблазнитель юных дев.

От приступа вдохновения, который я обычно называю «творческим экстазом», можно ожидать чего угодно, и четверостишие, прозвучавшее в голове и почти синхронно озвученное, получилось не особо героическим…

— Если я правильно поняла, то ты, значит, видишь себя королем? – изложила очередную догадку Валя.

— Ну, по меньшей мере, принцем крови… Можно, конечно, быть королевским шутом – тоже весьма неплохой прикид для полной свободы самовыражения, но к нему надо найти соответствующего короля, а я, по причине высочайшего самомнения, не наблюдаю поблизости ни одного короля королевственней, чем я сам… А вообще, я буду совмещать обе творческие ипостаси…

В тот момент, когда я выдал эпиграмму, Серж выхватил карандаш и начал что-то быстро строчить на обороте того листка, что прежде болтался наколотым на ветку.

Я, конечно, еще не исчерпал красноречия, но после стольких экспромтов надо было и паузу сделать. Во время моей паузы Валя проявила любопытство: что же там творит Серж. Оказалось, продолжение темы старого рыцаря. Персонаж теперь помолодел и занимался отвоевыванием замка, в котором, вдобавок, некая красавица-принцесса притомилась ждать, когда ее расколдуют… Естественно, в рифму…

Ну и, получив возможность продемонстрировать себя во всей красе, Серж потянулся за гитарой. Понятно, собираясь исполнить первую, отшлифованную часть. И делать мне тут стало нечего… Все хорошо в новизне; когда у меня настрой на бесконтрольное движение, повторы ассоциаций уже раздражают.

Решил я тогда прибиться к Тиму, чтобы довести до логически-абсурдного конца моцарто-сальерьянское противостояние. Тима в пределах лагеря не оказалось. Опрашиваемые обитатели пожимали плечами. Как в воду канул. Правда, чтобы добыть то количество воды, в котором можно бесследно кануть, нужно перегородить ручей порядочной плотиной, а Тим таки не бобер… Долго бродил я, пока не встретились Денис и Андрей Вечный с вечным спиртом, идущие от ручья. Бодрые и мокрые, они успели отоспаться, опохмелиться и ополоснуться – мой утренний подвиг стал примером для всеобщего подражания.

— Вы Тима не видели? – спрашиваю и у них тоже.

— А, это тот белый, который решил стать негром… Вниз по ручью есть песчаный пляжик, вот он там и загорает в городом одиночестве.

— И от спирта отказывается… Кстати, будешь?

— Нет, спасибо. С трезвым Тимом лучше общаться на трезвую голову.

— Ну пообщайся, пообщайся…

Хардрокеры слегка презирали Тима за то, что он сочиняет «неподобающую» музыку. Тим, кстати, тоже внакладе не оставался, слегка презирая первых за стилевой анахронизм. Что, собственно, не мешало им находиться в теплых приятельских отношениях.

Тим обрелся в указанном месте. Пляжик был миниатюрным – как раз на одного. Тим подставлял солнцу бледную спину и делал вид, что незваные тревожители его персоны до смерти осточертели, и вообще, в мире больше никого, кроме Тима, не существует.

— Чудесная ныне погода, сэр… — сказал я, примостившись на более-менее гладкий валун у границы песчаных владений Его Одиночества.

— Что, продолжаете безумствовать? – угрюм был лорд, солнце пока не растопило его, как снегурочку.

— Ты попал в точку. Творчество вообще – вещь достаточно безумная…

— Но если творчество, по-вашему, безумно… стало быть, я не творчеством занимаюсь. Если я знаю, что хочу сделать, знаю, как это делается, и делаю… причем, рассчитываю, что сделанное мной будет интересно еще кому-то… даже не просто кому-то, а многим. Да, у меня есть здоровая мания величия. Имеющая под собой почву. И вот на этой твердой почве я согласен предаваться мечтам, пусть фантастическим, но в меру – хоть как-то связанным с реальностью, имеющим возможность воплотиться без помрачения рассудка… Например, раскрутить хитовый альбом и срубить миллион. Конечно, в этой дыре я не то что миллиона не заработаю – себя не прокормлю без побочного приработка… Зато могу помечтать, что сюда случайно заглянет иностранец, сведущий в популярной музыке,  с деньгами на раскрутку, авторитетом на Западе… случайно попадется ему на слух мое творение, заинтересует… Я ведь делаю музыку много лучшего качества, чем даже за бугром. Может быть, поэтому меня здесь не понимают…

— Хорошо, Тим, тебя не понимают, скажем так, некие «они», которых здесь нет. Мы-то тебя понимаем, ибо — того же сорта. В одном болоте  сидим, перспектив одинаково не видим. И непризнанность нас бесит порою… Тут вообще, куда ни посмотри – одни непризнанные гении. Нереализованные. Признанные сюда почему-то не приехали. Их никто и не звал, потому что с нами они не водятся. Иностранцы сюда тоже не приедут. Так что нам прикидываться?

— Стоп! Это вы как раз и прикидываетесь. По полной форме, вплоть до галлюцинаций. А это уже диагноз. А если это игра, то играть в сумасшедших мне, ей богу, неинтересно. Мне это место нравится само по себе, без всяких замков, рыцарей и прочей шелухи. Я сюда приехал отдыхать. Загорать вот на этом пляже. Я хочу, и это мое искреннее желание, вести себя разумно. А не ходить, как Валя, чуть ли не в подвенечном платье… Создала себе какой-то надуманный, иллюзорный мир… не только выдает желаемое за действительное, но и воспринимает. А потому ничего толкового до сих пор не сделала и не сделает – она вообще ничего никогда не и сделает, потому что дошла до саморазрушения.

— Ни-фи-га! Она – живет. Черт возьми, если она своими мыслями, словами, поступками – вдохновляет других на творение…

— Переходящее знамя… то есть муза… Я дождусь посмотреть, когда вы с Сержем из-за нее сцепитесь…

— Никогда. Даже из принципа не доставлять тебе удовольствия. А потому что неважно, кто конкретно с кем будет или не будет спать. То, что между нами – намного выше. Может быть мы – давным-давно, в доисторическую эпоху – составляли три головы одного дракона невероятной мощи…

Тим скривился.

— Мощи вы были… какого-нибудь святого Варфоломея… или Антония – кого там постоянно глючило? Один был пальцем на ноге, другой – на руке мизинцем, третий… кончиком носа. Ну и еще где-то болтается целый дурдом остальных конечностей…

— Клевая заморочка! Встречу Валю или Сержа, поделюсь, скажу: сам придумал. Только мне больше нравится происходить из мощей другого святого. Он был и рыцарем, одновременно и безумцем, но святым – для меня лично – непременно. И – сейчас вот понимаю, и даже серьезно берусь утверждать – абсолютно реальным.

Я передохнул, промочил горло прямо из ручья, на четвереньки встав для этого, вернулся в исходную позицию на валун, увидел, что Тим готов меня дослушать, и продолжил:

— Я тут перед отъездом перечел одну книжку – дай, думаю, освежу детские ассоциации… Лет в двенадцать осилил, и не в облегченном варианте, а полный двухтомник… Так вот, детские ассоциации: меня ничто особенно там не трогало – ни бараны, ни мельницы… До тех пор, пока не оказался в ночном лесу, где, — и дальше я продекламировал замогильным голом, — шум водопада и странный мерный стук сулили хитроумному идальго необычайное приключение… Я даже читать остановился, чтобы дольше не узнавать, что же там потом было…

— И здесь решил повторить свои «детские ассоциации»? Найти подходящего рыцаря-самозванца, изобразить ему «мерный стук» и оправить на поиски приключений?

— Рыцарь нашелся сам по себе, ручей хорош и без водопада, а больше ничего и не надо… Главное – это то самое захватывающе-безумное – из того же ряда определения, что и, скажем, «безумно счастлив» — безумное ожидание приключения. Безумная свобода этого ожидания. Отсутствие всех пределов и ограничений, любой фиксации, любого свершения… Я за сегодняшний день измыслил столько шедевральных речений… но даже не собираюсь их запоминать на потом, тем более, записывать… Забитые в строку – они умрут.

— И, значит, из того, что наговорил, ничего не останется?

— Ничего! Проснусь однажды каким-нибудь серым утром… буду угрюмым, злым… и совершенно разумным… Нет, останется – ощущение прошедшего праздника… Тебе не кажется, что разум иногда все же напрягает?

— Знаешь, я не боюсь быть не понятым кем-то, или сам кого-то не понять… Себя самого не понять однажды – вот чего больше всего боюсь…

Да, блин, психоанализ… Внучатые племянники дедушки Ф. Оказаться непонятным самому себе… Я-то уже и забыл, что такое самого себя понимание… Да и вообще путаюсь – я это или не я на самом деле то существо, что заправляет моим телом… Например, делаешь что-то правой рукой, скажем, стихи кропаешь, ручкой по бумаге водишь… случайно обращаешь внимание на левую – а она пальцами выстукивает какой-то собственный ритм… Стало быть, кому-то хочется, чтобы этот ритм прозвучал… только именно так подумаешь – тут же рука замирает, и того, кто стуком забавляется, даже следов не находишь.

Одно «я» начинает свой день, дожевывая бутерброд и спеша на работу – миг, значит, первичного пробуждения… Опаздывает, кается перед начальством, или, в зависимости от настроения, ругается с ним, доказывая что не верблюд; тянет лямку в общей упряжке, в дождь и грязь, подобно танку, не унывая, ибо нет таких трудностей, которые не были бы по плечу трудовому человеку; травит анекдоты и подсказывает слова в кроссворде; иногда, по случаю чьего-нибудь дня рождения или ухода в отпуск, не отказывает себе задержаться на полчаса (которые растягиваются на два-три часа в зависимости от ресурсов) после пяти – побаловать себя пивком-винцом и рассказыванием-выслушиванием воспоминаний о забавных случаях из богатой на неожиданности жизни работников нашей конторы… Познает реальность в непосредственном восприятии… Завязав с работой – вечером, в выходные и праздничные, отгулы, смываю трудовой пот, меняю форму одежды и — тусовки, перформансы, литературные вечера, выступления, творческие акции… Можно сказать, иная жизнь в ином образе, но все равно – одного и того же «я», снова и снова непосредственно воспринимающего окружающую действительность…

И вдруг ни с того ни с сего, в неожиданном месте в неназначенное время врывается какое-то другое «я», или вовсе даже «не я» — нечто иное, которому до окружающей реальности и ее восприятия нет никакого дела, само по себе, в собственной реальности… Путает и сбивает мысли, устраивая с ними дикие и непонятные скачки…

…Как-то однажды зимой, замерзший и усталый, ожидая запаздывающего троллейбуса, вдруг «очнулся» и осознал, что непрерывно рифмую… и тут же все строчки вылетели из памяти, кроме одной последней:

…но вспарывает брюхо тучам щербатый месяца кинжал…

Это уже не пальцами барабанить… а словами пользоваться… по назначению, что отличает «человека разумного»… Я смотрю в небо, вижу месяц и тучи, и чувствую, что уже не осознаю их, не могу воспринимать объективно, потому что объективность подразумевает, что тучи должны влиять на видимость месяца, и они же, метафорически – резать его, съедать, что угодно с ним, беззащитным, делать, а не наоборот… но это уже пустые по весу мысли, которыми я пытаюсь заполнить вдруг прозиявшие дыры в сознании, погрызенном странным «не я». Разум на помощь призываешь, да только «не я», словами попользовавшись, так их в черепной коробочке переложило, что слово «разум» на память приходит, а что за ним стоит – больше не знаешь, сто и один раз, как попка-дурак, повторяешь старые заклинания, а сообразовать не с чем – какие там понятия, какие у кого представления? – молоток по голове или сороконожка, загибающая конечности, чтобы сосчитать дваждыдвачетыре… пять… вышел разум погулять… то есть зайчик… знайчик-попрыгайчик… мальчик-спальчик… Может, творчество – попытка достроить конструкцию, которая в завершенном виде была бы истиной, — с помощью деталей воображаемых… А разум, действительно, мешает – оценивает то что есть и заставляет чувствовать себя ущербным, обездоленным, лишенным истины, которую углядеть никак не может… хотя по стакану воды готов доанализироваться до Ниагарского водопада… а вот без воды и без стакана?.. Сидит мое «не я» всезнающее за спиной моего «я», корчит рожи страшные, кидается острыми и колючими предметами – бритвами, иголками, шишками репейниковыми…

Баю-баюшки-баю, сраконожечку мою… Освободить свое сумасшествие, превратить внутреннюю реальность во внешнюю. Поменяться местами с этим чертовым «не я» – пусть на рожи моих ручных химер посмотрит, померяется – кто кого больше ужаснется, спровоцировать сознание на взрыв, который сметет все – устойчивые догмы, фатальные заблуждения, наблюдения, рассуждения… и освободит место, на котором «я» и «не я», и все множества, не имевшие личности, полюбовно сольются в единое целое, которое потом и можно будет – для красоты и приличия – поручить охранять маленькому цепному песику разума…

… Додумав свою мысль, или еще продолжая додумывать – уже не суть важно, я начал сползать с валуна, разложился на составляющие поблизости от Тима, но, в отличие от него, оккупировавшего идеально гладкое пляжное ложе, моим бренностям пришлось вписываться в различные неровности, но это тоже уже не было суть важно, ибо все мои «я», «не я» и прочие безличностные барабанщики одномоментно выпали из времени, пространства и всех остальных форм действительности…

Вернулся я в лесной хронопоток уже на закате.

Если в лагере происходило что-то значительное, то оно прошло мимо меня, и мне даже незачем жалеть об отсутствии. Я – призрачный гость, появляюсь из ниоткуда, ухожу в никуда, и изменчивые состояния света меняют мои призрачные одежды. В этом сгущающемся сумраке мне больше всего идет черная шляпа с широкими полями и длинным вороньим пером, плащ, укутавший с ног до головы, а из-под полы выглядывает кончик шпаги… Узкие кривые улочки притихшего городка, стоящего на прокаленной, растрескавшейся, остывающей земле… Конец всех эпох… Великая орда под водительством величайшего завоевателя, смешав века и народы, прокатилась до самой западной точки материка, оставив за собой обновленный мир… Тень старого ламанчца грозно всколыхнулась было над могильной плитой, но, признав во мне собрата и наследника, в приветствии склонила голову, и последний солнечный луч отразился, сверкнув на мгновение, от краешка шлема Мамбрина…

Иркина палатка была озарена изнутри. Свет разливался по всей поверхности тента, кроме тех мест, которые занимали тени, имеющие вид человеков с огромными головами. У голов были голоса. Сюда, подумал я, можно заглянуть. И заглянул.

— Привет! Чем занимаетесь?

— Сижу и прикалываюсь, — за всех ответила Валя.

Кроме нее, в палатке был Серж, хозяйка и ополовиненная бутылка «токая». Остатки зелья я прописал себе. В палатке горела свечка, поставленная в консервную банку. При ее свете Ирина рисовала углем Валин портрет. Утрированный, над чем Валя и потешалась. Серж уткнул нос в какую-то книжку, увлекшись до полного отсутствия. В-общем, царила уютная атмосфера, в которой можно было найти непринужденное занятие, чтобы никому не мешать, и самому не скучать.

Поблизости лежала в бездействии потрепанная карточная колода. Взял ее в руки и машинально принялся тасовать. В голове завертелся рассказ Ольги К. про помощь червонного туза в принятии жизнеутверждающего решения… Выпадение счастливого случая… Настолько ли случайны кажущиеся случайными события, когда случайность приносит счастливый исход. Ольга К. счастлива, хотя в городе так и остались проблемы, может, и выглядят еще неразрешимыми, но она обрела здесь душевное равновесие…

Замусоленные карточные рубашки… дорога тебе, милок, предстоит дальняя, слева – дом казенный, справа — палаты белокаменные… а еще, милок, ляжет тебе на сердце червонная дама, а под сердцем – пиковая злодейка… а какую из них выберешь – на том и сердце успокоится…

Интересно, можно ли проверить: могу ли я знать то, чего, в принципе, с помощью «объективного восприятия», узнать не должен? Могут ли умопостроения, взятые изниоткуда, быть истиной? Можно ли из этой колоды, которую в первый раз вижу, наобум вытащить строго определенную карту? Например, девятку крестей…

Еще одно случайное умопостроение – почему именно крестовая девятка первой пришла в голову?.. Потому что мне постоянно сопутствует число девять… Стоп. Не сосчитывал, не проверял, с нумерологией не знался – откуда такой вывод? Как там называется бездоказательное утверждение, подкрепленное только авторитетом утверждающего? – забыл да и ладно. А вот крестовая масть нравится мне больше других — своей резной вычурностью…

Следи за строгостью постановки эксперимента, аккуратно мешай карты – чтобы ни одна не вывалилась и не перевернулась – это будет ненужная случайность. Вообще, как я могу определить эту девятку? В старой колоде какой-нибудь карты может и не оказаться. Может быть, именно крестовой девятки. Потеряли, заменили какой-нибудь неиспользуемой пятеркой – исправили циферку, дорисовали крестиков… Нет, такие условные предположения отбросим. Девятка в колоде есть, родная крестовая – остановимся на этой установке. Я, конечно, увидеть ее не могу. Но ведь не одни руки брали, не одни глаза видели… оставили информационный отпечаток опознания. Если карта его сохранила, то я должен попытаться считать…

Перекладываю карты по одной из руки на пол, провожу рукой над рубашками. Вроде, запястьем что-то чувствую… но пока ничего определенного. А жаль…

Первая неудача не говорит о провале всего эксперимента. Просто надо все лишнее из головы выбросить, больше сосредоточиться… Во второй попытке очередную карту выкладываю уже отдельно, рукой задерживаюсь подолее… Ощущения стали явственнее: каждая карта что-то излучает – от одной вроде как тепло идет, от другой – холод, слабое покалывание в запястье… Помещаю их в разные стопки. После раскладки та, что с холодными, оказалась потоньше. С нее и начнем…

Третий расклад… ощущаю уже градации холода, разницу в покалывании. Одни явно холоднее других… Может, по принципу игры в «холодно-горячо» надо перейти к другой стопке? Нет, надо быть последовательным и перебрать до конца… Чистота эксперимента… Первая карта, вторая, третья, четвертая… Вдруг – словно маленькая молния ударяет в ладонь. Я не успеваю еще осмыслить, а рука импульсивно хватает карту и переворачивает…

Девятка крестей…

…Если я не знаю того, что я знаю, то могу узнать через то, чего не могу узнать…

Безумно правильная мысль возвращает меня к позапрошлому дню и скалистому обрыву: если ты не должен упасть, значит… должен взлететь!..

С благостной улыбкой идиота я покидаю гостеприимную иркину палатку и перебираюсь в свою. Вино плюс стресс открытия оказали на меня странное действие – почему-то безумно захотелось спать…

…Здоровенная черная болванка торчала у меня в голове…

Я засыпал, мысли уже путались и меняли последовательность. Вообще, цельных мыслей уже не было – только обрывки, от которых постепенно освобождался – очищался. В неустойчивом равновесии между сном и не-сном попытался представить свою Сущность, сконцентрироваться в одной точке в центре головы, а потом расширяться, чтобы дойти до внешней оболочки… Как-то быстро все получилось, вот только увиденное оказалось невпечатляющим. Оболочка, отделяющая меня от внешнего мира, была какой-то слабой, дряблой, деформированной. И, вдобавок, пробитой неким цилиндрическим предметом, вошедшим чуть выше левого глаза почти до самого центра. Цилиндр был черным и холодным, настолько, что невозможно было дотронуться – Сущность сразу замерзала и еще больше съеживалась…

Тепло и свет, подумалось, нужны тепло и свет, чтобы выдавить эту гадость из головы. Я представил тепло и свет, начал накачивать ими свою оболочку. Как насосом. Свет шел из легких – там открылись какие-то шлюзы, непроизвольно сделалось несколько полных вдохов…

Мелькнуло чье-то испуганное лицо, показавшееся смутно знакомым – уж не мое ли собственное?.. Кажется, я потерял контроль, отключился, и на миг нырнул в сон, испугался и тут же вынырнул.

Сущность под давлением света увеличивалась и расправлялась, как расправляет затекшие члены потягивающийся. Цилиндр уже не отпугивал холодом, теперь он сам отступал, дробился на мелкие ромбовидные кристаллы, которые таяли в черные лужицы – бесформенные пятна, быстро испаряющиеся на свету…

Вскоре от болванки не осталось и следа. Я был так накачан светом, что чувствовал себя раздутым воздушным шариком. Может быть, даже и снаружи светился. Но не мог посмотреть со стороны и проверить. Было так хорошо и спокойно в моем воздушном шарике. Появилась знакомая розовая субстанция, и я в состоянии полного блаженства погрузился в нее…

…Одиночество путешествующего привлекает внимание. Ощущения слежки не было, но лишнее внимание – тоже ни к чему. Осторожность всегда разумна… Я прибился к толпе экскурсантов – праздных туристов, которым было обещано показать все местные достопримечательности. В самом маленьком степном городке таковых оказалось немного – чуток памятников старины, несколько современных архитектурных шедевров в этническом стиле… Местный театр будет показан вечером, а сейчас – добро пожаловать посмотреть на маленькую гордость нашей Большой Индустрии – обогатительный комбинат, образцово-показательный, главный объект занятости населения.

Пыли было много – задувалась в открытые из-за жары и духоты окна автобуса, слезила глаза… Степь перемежалась сопками, сопки по четвергам взрывали динамитом, затем всю неделю вереницы БелАЗов вывозили породу, пропадающую в разверзнутом зеве цехов.

Вид сверху, со смотровой галереи, внушал уважение. Сварное ограждение края казалось довольно надежным, но красная полоса вдоль пола отмечала границу, за которую лучше не переступать, не висеть на перилах и не ронять сверху кепки и бумажники.

Экскурсанты зевали, даже и не пытаясь прислушиваться к пояснениям гида – все равно услышать что-либо было невозможно  в грохоте, издаваемом многометровыми вращающимися стальными барабанами, в которых огромные булыжники перемалывались в муку, дабы выпечь из нее необходимые для стратегических нужд металлы, согласно красочному буклету. Мне было интересно сравнивать фотографии с натурой, и, бегло прочитывая, узнавать несложную технологию: вода, некая промышленная версия стирального порошка,  центрифуга… Все ценное ссыпается в чаны и грузится на товарняки, а оставшаяся пыль… Здесь и так повсюду сплошная пыль – постоянные ветры измололи бывшие горы в мелкосопочник, местные испокон потребляли пыль с пищей, водой, дышали ей… так что пылью меньше, пылью больше…

Наконец, осмотр промышленного гиганта был закончен. Я посмотрел на наручную «Славу» — занял два с половиной часа. Туристы притомились. На заводском дворе были свалены в кучу стальные шары с детский кулачок величиной. Это они дробили и растирали куски породы в барабанах. Каждому было дозволено взять по одному на память. Хороший сувенир, практичный: можно сделать кистень и выходить на большую дорогу…

— А теперь, — сообщил экскурсовод, — мы проследуем туда, где увидим жемчужину нашего края, знаменитый дацан, недавно полностью восстановленный в том виде, в каком он пребывал до революции. Думаю, именно ради его посещения вы вытерпели все это, — он отмахнул рукой назад, — в сторону удаляющегося комбината. – К сожалению, не я составляю маршрут экскурсии, и вынужден так же отрабатывать свои премиальные, как вы – слушать мою болтовню… Впрочем, в храме я буду благоговейно молчалив, так что некоторые интересные сведения сообщу сейчас, пока мы едем…

Чтобы не видеть гида и не слышать его болтовни, я прикрыл глаза и провел дорогу в самосозерцании…

Автобус затормозил, началась выгрузка. У темных от древности высоких деревянных ворот стоял бритоголовый монах, в выцветшем желто-оранжевом балахоне, и равнодушно смотрел мимо вываливающихся из транспорта возбужденных детей цивилизации, щелкающих в его сторону фотоаппаратами. Глаза его были неподвижны, широкое скуластое лицо – спокойно-невыразительно. Но вот на скулах пробежала на мгновение тень какой-то неопределенной эмоции – когда взгляд монаха соприкоснулся с моим. Пропустив всех «паломников» в ворота, служитель поспешно скрылся в одной из построек. Их было несколько, действительно, отреставрированных. Перед главной – собственно храмом, — стояла трехметровая каменная статуя Будды, поверженная было Советской Властью, но сейчас возвращенная на прежнее место.

Туристы столпились вокруг изваяния, цокали языками, разглядывали, трогали… трогать не воспрещалось, не музей, а прикоснуться к святыне – и себе добавить святости…

Я стоял поодаль от группы. Сзади послышалось шевеление подошедшего. Голос за спиной очень тихо, только для моих ушей, произнес:

— Мы знаем, кто ты. Иди за мной.

Я обернулся и последовал за быстро удаляющимся бритым затылком. Монах привел меня к несколько обособленному приземистому зданию, открыл дверь. Я, вслед за ним, по крутым каменным ступеням спустился в подвал, служивший продуктовым складом. На все помещение имелась маленькая электрическая лампочка, тускло освещавшая ряды коробок с провизией и коридор, ведущий к леднику. В стене коридора, только что казавшейся абсолютно сплошной, появился проем потайной двери. Монах указал мне на него, пропустил вперед и остался снаружи.

Еще одна лестница вниз, еще одна дверь… и я вхожу в Зал Посвященных.

Никакой мебели, никакого убранства – голые стены и некрашеный, потемневший от времени дощатый пол. Доски плотно подогнаны друг к другу. В центре пола – ярко-оранжево люминесцировал сложный орнамент из иероглифов и магических символов, заключенный в овал. По краю овала сидели, скрестив ноги, люди. Перед каждым стояла зажженная лампадка, освещавшая лицо. Не все имели азиатские черты, возраст тоже был разным – от юношески-гладких лиц, до старчески-морщинистых… только глаза были одинаковыми – излучающими такую древнюю мудрость, что известная нам история человечества казалась просто младенческой.

Несколько мест пустовало. Незажженные лампадки обозначали их.

Тот, кто сидел напротив иероглифа Солнца, поднял ладонь и сказал:

— Мы приветствуем тебя, живущий девятую жизнь. Вот твое место.

Я ответил наклоном головы – разрешения говорить мне не давали, но такое ответное приветствие было сообразно моему статусу. Я подошел к овалу и принял ту же позу, что и все.

Сидящий слева от меня взял лучину у подошедшего со спины прислужника, укутанного в кусок ткани с ног до головы – оставив открытыми только темные раскосые глаза, — зажег от своей лампадки и поднес к моей. Масло в плошке загорелось, издавая сладковатый запах.

Воцарилось молчание. Мне давали время сосредоточиться. Затем Наместник Солнца снова обратился ко мне:

— Мы ждали тебя. В прошлом… — я понял, что имеются в виду предыдущие воплощения, а не прошедшее время нынешней жизни, — ты верно и хорошо служил подопечным народам. Я вижу тебя свободным от служения сейчас. Это – право каждого, до конца исполнившего свою миссию. Однако ты можешь… — сказано было с такой интонацией, что я должен был понять как «должен», — принять новую миссию и продолжить служение. Мы ждем твоего решения.

Я мог обдумывать столько, сколько бы захотел. Время не имело значения. Но я ответил сразу:

— Нет.

Выдержав паузу приличия, поднялся на ноги, поклонился собранию и вышел. Никто не шевельнул и жилкой на лице, не произнес ни звука. Лампада, оставшаяся на моем месте, продолжала гореть, и я знал, что служители не дадут ей погаснуть, подливая и подливая масло до моего последнего вздоха. Но отныне я буду находиться под постоянным наблюдением Тайлагана, и каждую минуту уязвим для него – как бы далеко ни находился…

…Это был странный сон… Вообще-то, я условился больше ни в чем не видеть странностей, но это был сон, выходящий за рамки сна…

Так, определим-ка понятие «рамки»… Щас будем себя по понятиям разводить… А соображалка туго работает, ассоциативно – как будто совсем не сплю… Дело не в том, что я не сплю, то есть – бодрствую… Вот именно, бодрствую. Понятие «бодрый» означает – адекватно реагирующий на действительность. Сознание не затуманено, и между действительностью и реакцией на нее проходит ровно столько времени, сколько нужно для принятия правильного решения… Способность к анализу ситуации… Логически-трезвое мышление… Все на месте, все присутствует — с того самого мгновения, в которое проснулся… Удивил мгновенный переход из одного в другое – из тайной тусовки с таинственными людьми – в тесный спальник, лежащий в палатке стоящей в лесу называемом Сосновой Падью… Даже от будильника так не просыпаешься… от будильника вообще не просыпаешься – его навязчивый трезвон вызывает только условный рефлекс: принять вертикальное положение и куда-то двигаться… Очухиваешься только под краном, да и то не до конца – еще некоторое время ощущаешь себя дуб дубом… Оттого и не можешь вспомнить своих снов – если таковые имелись – в большей или меньшей продолжительности, только отдельные фрагменты, витринно-неподвижные, да еще и между собой настолько не связанные, как передача «Спокойной ночи, малыши» и программа «Время» на одном телеканале. Между прочим, осознание такой несообразности иногда даже очень хорошо помогает, например, при разборках с какими-нибудь монстрами: мочишь их, мочишь, а они все лезут и лезут, кровью – или что там у них вместо – не истекая; сил уже никаких, вот-вот тебя пожрут или самого превратят в монстра, тут как раз узришь несообразность, и сообщаешь вражинам: имейте совесть, судари, вы все-таки в моем сне… а то сейчас просыпаться буду… И просыпаешься… или приснишь себе что-нибудь пасторальное, если середина ночи, и не резон до утра куковать…

Но вот нынешний сон… Мало того, что я его целиком удержал, еще и не обнаружил никаких разрывов, перескоков и несообразностей. Абсолютно последовательный и логичный сон. Как наяву… скорее, нет – как воспоминание о реальном событии… Навязчиво лезет мысль о кино… Нет, с кино не сравнить – не видел я такого бездарно сделанного фильма: снято плохо, динамики никакой, местами вообще неоправданно затянуто, и, что самое главное – не выявлен внутренний мир героя… Все у него какое-то сиюминутно-одноразовое, никаких контактов с памятью, в которой должны храниться если не знания, то хотя бы предположения о конечной цели, — а тут узнаешь в самый последний момент… и никакого выбора… Однако, несомненно, герой, то есть я (а это был я собственной персоной, не какой-то там случайный проходимец, которого можно с собой отождествить, то есть, наоборот – себя с ним, как с кинозвездой, поддавшись магии экранного искусства) – помнил и знал все, что ему было нужно. Во сне я себя помнил, а сейчас забыл, и стал тому себе посторонней личностью… Что-то я заразмышлялся сегодня. Все, хватит умничать – у нас ведь как раз противоположная установка – на безумные идеи и нелепые предположения…

Тайлаган, похоже, подложил мне крупную свинью – кто еще мог так продырявить мою память? Я, конечно, тоже хорош – решил существовать вне Тайлагана. Но разве возможно Посвященному существовать вне Тайлагана? Вот и получил болванкой в репу, чтобы забыл о своих специфических способностях, обретенных с посвящением. Правда, сами способности никакой Тайлаган отобрать уже не может – все при мне остались, только как пользоваться, понятия не имею. Ничего, заново научусь… Не первую жизнь всему учиться приходится. Интересно, чем же я был со всеми своими способностями?..

Я выбрался из палатки с целью определенной и возвышенной. Но прежде чем свою цель преследовать, нужно было найти Тима. Где искать Тима? Вчера утром, выпадая из пространства, я оставил Тима на пляже. Вернувшись в пространство, Тима на пляже не обнаружил. Вчера вечером, выпадая из пространства вторично… я не оставлял Тима на пляже. Кто ж загорает при луне, к тому же боясь комаров (которых почему-то нет – к четвертому дню так ни один и не бзикнул)? Исходя из всего этого, вторичное возвращение должно Тима проявить именно на пляже.

О великая непостижимая квантовая механика! Тим в своей песочнице подставлял солнцу бледное брюшко…

В реализации моей затеи Тиму отведена особая роль… Если выбрать такое место, чтобы между ним и лагерем лежал угрюмый лорд, отпугивая любого, кто к нему приблизится… а он будет весьма угрюм, поскольку я загружу его по полной форме… Хороший цербер обеспечит мне подходящее уединение. Испытывать сверхъестественные способности следует вдали от посторонних глаз – а вдруг получится?

— Публично самоистязаться здесь не надо – заявил Тим. – И вообще, ты сегодня разумен или все еще безумен?

— И не собирался – ответ на первое. Поставленная же тобой дилемма требует детального рассмотрения… Теоретически я – предельно разумен, практически – абсолютно безумен. Именно так, а не наоборот. Выражается это в том, что я могу разумно изложить теорию безумства… если, конечно, ты согласен выслушать мою текущую концепцию…

Безучастное молчание Тима было интерпретировано в значении согласия.

— К осмыслению безумства я должен подходить как художник. Практическое безумство – это не есть вызывающе дурацкие действия, а творческий акт, эстетически продуманный – безумство должно быть красивым. В таком случае степень безумства определяется степенью изощренности в красоте. Идучи сюда, измыслил я такое двустишие:

Кехана, посла отправляя к Альдонсе,
и знать не желал о грядущем Адольфе…

Большего не успел – путь от лагеря был слишком коротким, но эти строки уже имеют показательное значение: Дон Кихот первым выразил идею чистого искусства в безумстве. «Видишь ли, друг мой Санчо… Сойти с ума, имея на то причину – в этом нет ни заслуги, ни подвига, но совсем иное дело утратить разум, когда для этого нет никаких поводов…» Сказано было тогда, когда, отправив оруженосца по указанному делу, сам собрался попрактиковаться в безумстве ради искусства…

Адольф же, по фамилии Шикльгрубер, был дерьмо — как художник. Дело не в картинах – я их не видел, — а как раз в том, что он натворил, перейдя к практическому безумству, чтобы отомстить всему миру. И мотив дрянной, а воплощение – вообще грязнющее. Кто теперь будет сомневаться, что он – бездарь отменная? Искусный же художник искусен и в безумии.

— А как насчет отрезавшего себе ухо Ван Гога? – Тим, оказывается, слушал и вникал… и злился, злился…

— О, немного искреннего членовредительства во имя творческой цельности не претит художественности, напротив – усиливает эстетическое воздействие… Тот же учебник: «…раз вы считаете, что в этом деле необходимо биться лбом и что без этого никак нельзя обойтись, то не довольно ли будет вашей милости биться головой о воду или о другие предметы помягче, вроде ваты… — Законы рыцарства запрещают нам лгать хотя бы для спасения своей жизни. Вот почему удары головой о камни должны быть сильными и полновесными…» Искусство не может быть половинчатым. Безухим – да, а половинчатым – нет. Нравится тебе моя концепция?

— Шел бы ты лучше, со своей концепцией… к Вале.

— Попозже. Сначала же я пойду… во-он туда, — я указал в противоположную лагерю сторону. – И знаешь, что я там собираюсь сделать?

Тим демонстративно перевернулся на живот и, отвернув лицо, изобразил труп. Тогда я произвел контрольный выстрел:

— Попрактикуюсь полетать. Просто полетать – как птичка, или как бабочка…

…Ни крыльев не надо, ни ветра, ни пороха, ни керосина… Миф о Дедале – вздор, младенческий лепет; крылья – лишняя тяжесть, костыль увечных представлений… эдак любой прямоходящий летуном покажется тем, кто передвигается на карачках. Взлететь, опираясь на древнюю беспредельную Силу, взметнувшую ввысь эти мощные прямые стволы… А если ничего не получится, то что-то все равно должно измениться – крыша съедет окончательно, или новое чувство откроется…

Выбираю подходящую взлетную полосу – прямую достаточной для разбега длины, не пересеченную каким-нибудь случайным кустом или деревом; все сосны вокруг должны располагаться так, чтобы их энергетические линии сплелись в красивый и сложный узор. Встаю на стартовую позицию, на глаз определяю точку отрыва от земли… Взлетная полоса не очень-то ровная – кочковатая, камни выступают из земли, корни пересекают. Ну да лучшей не сыщешь, бетоном не выложишь… Ноги – не колеса, где переступят, где впишутся…

Полная концентрация… Чувствую восходящие токи – воздуха и подъемной лесной силы. Делаю полный вдох, заполняю легкие этой силой, вливаю ее в напрягшиеся мышцы…

Стартую… набираю скорость… скорость разбега – самое важное… сто лет так не выкладывался… расстояние до точки отрыва уменьшается катастрофически…

Мозг пронзает мысль о бесполезности затеи – разумная действительность врывается в мою условную безумность, а вместе с ней – ньютонова гравитация…

…Точка отрыва пересечена… всю силу – в толчковую ногу… Руки выброшены вперед, увлекая за собой все остальные части тела…

В следующее мгновение я проезжаю локтями, животом, коленями по камням, корням, сосновым шишкам, иголкам, каким-то стелющимся шипастым растениям… Немногим мягче бетонки… Воздух выпускаю сквозь сжатые зубы. Больно, блин… На обширных ссадинах проступает кровь… Долетался… Надо ползти зализывать раны…

Не повезло так не повезло, думаю я, обильно смазывая ссадины выпрошенным у девчонок йодом. Не получилось не потому, что вообще ничего не должно было получиться, а потому что не было соблюдено какое-то условие… Но гадать бесполезно – все постигается опытным путем…

Рассредоточенный взгляд, блуждая по палатке, натыкается на любимый спальник… Хорошая вещь, теплая, мягкая… Мягкая. Правила «запрещают нам лгать…», но ничего не говорят о дополнительных мерах защиты… Можно сильно и полновесно биться о скалы головой, одетой в толстый малахай, а поверх – в строительную каску. И звук будет звонче, мелодичнее… А если пытаясь взлететь придется падать, то лучше делать это с подушкой на животе…

Я сложил спальник пополам и еще раз пополам, прикинул к своим габаритам. Удачный размер, достаточно толст для амортизации, но не настолько громоздок, чтобы служить помехой разбегу. Завтра – болячки вот заживут – и продолжу…

Выбираясь из палатки, чтобы вернуть целебный бутылек, нос к носу столкнулся с Татьяной.

— Я тут – поинтересоваться, зачем тебе йод понадобился… Ой! Где это ты так?

— Последствия одного безумства, — отвечаю.

— У-у, — Таня понятливо кивнула. Она умела уважать чужие безумства. – Хочешь, я тебе для поднятия духа свежий сон расскажу, сегодняшнего просмотра?

— Хочу, конечно?

— Значит, под утро… Очутились мы все в какой-то фантастической резервации. Степь не степь, но местность сельская… Обтянута колючей проволокой, по которой время от времени пробегают красивые синие искры. По периметру ходят люди с автоматами, охраняют… Не помню только, изнутри ходят или снаружи… Снаружи – густой лес, и то ли они караулят, чтобы кто-нибудь в лес не сбежал, то ли наоборот… Потому что жизнь в резервации сытная, довольная… Только жители почему-то ходят на четвереньках…

Не везде, правда. Внутри основной – существует еще одна, отдельная резервация – большая зеленая поляна, одновременно похожая на огород: тут морковка среди травы торчит, там капуста… И на поляне – все мы, — Таня обвела рукой лагерное пространство с его обитателями. – И ходим, как положено человеческим существам ходить – прямо. Занимаемся своими делами и не обращаем внимания на остальную часть населения… Серж, например, выдергивает из земли морковку – она сразу чистая, яркая, аппетитная – и хрумкает ее…

Тут прямо на поляну выезжает длинная черная машина, из нее выходит Большое Начальство с толстым пузом, и говорит:

«Праздник будем справлять как все – на четвереньках. Без всяких там…»

Тут Серж встает на четвереньки и, продолжая хрустеть морковкой, показывает начальству попу…

А Тим в это время бегает по верху забора из колючей проволоки, и периодически выкрикивает в рупор:

«Ку-ку… ку-ку…»

— С каких это пор тебе политические сны сниться стали? – спрашиваю Татьяну.

— Если бы политический… А то… знаешь, что?

— Что?

— У Сержа такая сексуальная попа… — и такой чувственный вздох был изображен после этих слов…

— Ну прям от сердца отлегло! – и на высокой этой ноте мы с Татьяной расходимся в разные стороны; она – в свою палатку, я – путешествовать по лагерю, полуотстраненно наблюдать его беспечную несуетную жизнь…

…Некоторое время спустя встречаю прогуливающегося без определенных целей Сержа.

— Чего это ты начальству попу показываешь? – укоряю его без предисловия.

— Какому начальству? – удивляется Серж.

— Танькиному…

Танькина заморочка Сержа не заинтересовала. У него была своя собственная:

— Мы тут такую импровизацию забабахали! Я – на гитаре, Женька – на расческе… Авангард полный… Я понял: мы – друиды в священной роще… Собрались, чтобы провести древний обряд… ритуальные песнопения… Но музыкальное сопровождение тоже должно быть не обрядовых инструментах… Какие-нибудь ирландские дудки, шотландские волынки… такой совмещенный друидический этнос…

…Быстрогорящий мимолетный Серж… Ты спас всех заколдованных принцесс, чтоб возложить их на алтарь друидский?..

…Валя танцевала на краю поляны среди безмолвия заката, под музыку, услышанную ей одной… Танцевала босиком на голой земле… Может быть, сегодня целый день она ходила необутой – завернутые брюки открыли исцарапанные икры… Таинственно-непостижимом было отрешенное лицо с закрытыми глазами… Только движения передавали смену настроений – то сонно-плавные, то яростно-прерывистые, то хищно-взрослые, то детски-угловатые… Взмахом руки творила в воздухе магические знаки… И вызывались бури, рокотали грозы, тугими струями дождей рыдали тучи, таяли снега, рождения и смерти чередовались в танце юной ведьмы… Закат полукольцом пожара охватывал беспомощный и безоружный мир, деревья разом вспыхнули и обуглились, каждый ствол, каждая ветка стали вычерченными резким гравюрным штрихом… Разрастаясь, пожирая запад, пламя подступало все ближе… вот-вот и танцевать придется на раскаленных углях… Но она не убегала от огня – под стать ему сама была стихией… Творила колдовство, и этот древний лес, и этот одряхлевший мир брала под покровительство, защиту… Пластична, потрясающе красива… Багровый фон усиливал серебряную бледность… Исчезли даже веснушки. Прозрачно-зыбкий фосфор, обманный свет луны…  И танец, в котором – вся хитрость женская, все ее коварство… Поманит, притворится податливой, как пластилин, согретый в ладонях, подарит иллюзию, что можно из нее лепить все что угодно (пигмалионов комплекс, блин)… но тут же ускользнет стремительным беспечным мотыльком, которому никто и никогда не сможет навязать чужие танцы под свирель чужую…

…Закат печально догорел. У кострища Денис с Андреем ворошили угли, вылавливали чернобокие картофелины, попеременно прикладывались к железной кружке. На другом бревне, незанятом, лежало забытое Максом одеяло…

…Усталый крепкий сон без сновидений…

…Солнце приближалось к полдневной точке, когда я со спальником подмышкой отправился на то же место, где вчера так нерасчетливо попытался возродить традицию художественного безумства. О неудаче напоминали слега саднящие отметины на теле, но я почти не обращал на них внимания. Веселым бодрым шагом налегке, в желудке – только очень легкий завтрак из нескольких кусков тушенки, поместившихся на хлебном ломте, и кружки чая  крепкозаваренного… сахара – побольше, четыре чайных ложки… Люблю сладкое… Что кому-то кажется приторным, мне так в самый раз…

Вот это место, вот и борозда, оставленная проехавшим по инерции брюхом. Впрочем, никакой борозды не видно – это я так, в условном представлении… Но лишние предметы – камни, шишки и колючки – следует предусмотрительно удалить. Корни, к сожалению, останутся. Растянувшись поперек взлетно-посадочной полосы, делают ее похожей на стиральную доску. При движении плашмя по такой «плоскости» руки-ноги лучше назад как-то отводить…

Наконец, все приготовления сделаны, взлетная полоса по возможности расчищена, «подушка безопасности» уложена под рубашкой, прикрывая туловище от горла до низа живота – там тоже можно зацепиться и… прощай не только полеты… Весьма растолстел с этой подушкой – рубашка туго потрескивает при резких движениях. Как бы по швам не разошлась…

Ну, говорю себе, приступим.

Разбег, толчок… падение – точно рассчитанная последовательность… Попытка была пробной – я испытывал амортизационные качества спальника. Шлепок на пузо получился шикарным, комфортным, совершенно безболезненным… Как будто в детстве: прыгаешь на пружинящей кроватной сетке, обретешь немыслимую амплитуду, а потом задираешь ноги и – у-ух! – на пятую точку. Восторг, острота ощущений – и никаких печальных последствий…

Дубль два. Разбег, набираю хорошую скорость… можно безбоязненно отталкиваться от земли… совершенно безбоязненно – падение уже опро…

Вкушаю сырые земные запахи, разглядываю микрокосм первого этажа лесного общежития: зеленые травинки, беспорядочно рассыпанные бурые сосновые иголки, белые кварцевые крупинки, похожие на сахарные… Куда-то спешащий муравей, пробирающийся через эти дебри, в которых муравьиный черт не только ногу сломит, но и хвост с рогами… Какие-то мелкие жучки, паучки, мошки… ползают, копошатся, иные крылышки расправляют и улетают куда-то, вместо них прилетают другие… Насыщенное жизненное пространство…

На следующем этаже прошли две девушки в коротких юбках, загорелые ляжки… у одной ноги кривоваты… А, это те самые девушки, что не пьют в обществе сумасшедших… Или уже пьют? На меня насмотрятся – после запьют точно, и в компании и без компании… Запой от общества сумасшедших… каково, а?

…Чертов… э-э, что тут может быть чертово, чтобы обругать?.. Да все – от земли до неба… Лежу себе после третьей попытки, локоть зашибленный ощущаю, вот и злюсь… Чего для счастья не хватает?.. Может, недостаточен разбег. Вообще-то, как раз все мои нечемпионские ресурсы использую до предела – лишний метр выдохшимся будет… Значит, именно внутри этих пределов нужно ловить подъемный момент, точно вписаться в определенный слой силовых линий… Что-то я их сегодня не особо чувствую… Локоть вот чувствую, а лесную энергетику – с трудом. Надо будет внимательно следить за возмущениями воздушной среды…

…Перекур. Легкие прогнали через себя столько чистого воздуха, что требуют срочно отравиться… И вообще – чередую только строго вертикальное и горизонтальное положения, надо бы посидеть для разнообразия. Вон на той коряжине… Сигареты надо было сразу на нее выложить – теперь вот пачка сплющилась, «примины» полувысыпались, заново набивать надо…

Пока вожусь с сигаретами, пускаю сизый дым в голубое небо, мысль пытается заглянуть в поддверную щелку закрытого помещения… Мог же я проделывать это раньше, и неоднократно, я даже все сопутствующие ощущения знаю… Удержать это знание в памяти чуть подольше, чем тысячная доля секунды… Да к черту все эти доли – довериться телу, в нужный момент оно само сделает нужное движение…

Вскакиваю с бревна в порыве нахлынувшего вдохновения… разбегаюсь, отталкиваюсь…

Все-таки упал. Не хватило всего одной тысячной доли секунды и всего одной мысли… Это же так просто! Это настолько просто, что понятно даже младенцу… Чтобы взлететь…

Версия

ты должен забыть о том, что ты должен упасть…

…Никакого разбега. Легко, не напрягаясь, подпрыгнул, взмахнул руками, оперся ладонями о воздух, ставший плотным, как подмерзшее сливочное масло, подбросил себя вверх на полметра. Затем направляю руки вдоль туловища, создавая обтекаемый энергетический кокон…

Результат превосходит все представления… Лечу вперед и на бешеной скорости – горнолыжники отдыхают… А как и когда буду отдыхать я – даже не знаю; где у этой силы стоп-кран, или хотя бы где сбавляются обороты? Я так сильно пожелал взлететь, что теперь меня несет подобно камикадзе в крылатой ракете…

…Неминуемый ствол… просвистел мимо меня… вернее, я мимо него просвистел, на волосок всего… Схватываю на лету: чтобы отвернуть, нужно чуть изогнуться в сторону поворота… Как червяк на крючке извиваюсь – вот-вот задница отвалится… не лес – частокол какой-то… И почему я не в чистом поле, не в степи решил попрактиковаться?.. Нет, полет в степи на малой высоте мне, неокрепшему еще после долгой прикованности к одной плоскости перемещения, не дался бы… В степи нужно сразу взмывать вверх и переходить в парение…

…Несчастные непьющие девушки с не успевшим вырваться воплем изумления рассыпались в разные стороны, когда я пронесся между ними, задев края юбок… Не стал даже оборачиваться, чтобы оценить произведенный эффект.. Чего отвлекаться на будущих алкоголичек…

…Околометровая альтитуда перестала меня удовлетворять… Я уже не боюсь упасть, чтобы держаться так приземисто. Нет, силу тяжести из сознания не выкинул – полный вес своего тела чувствую, всю его инерцию, но это не та тяжесть, которая заставляет падать только вниз – теперь я сам решаю, в каком направлении мне падать…

…Пора набирать высоту. Делаю это тем же способом, каким поворачивал в стороны – слегка прогнувшись… Подо мной колышутся сосновые кроны. Там, среди них – силовые потоки плотны, и скользить по ним легко, а в вышине – такая разреженность, что приходится раскинуть руки… Вот оно – искомое торможение и парение… Плавно опускаешься вниз… Опять прижимаешь руки – и ныряешь в пропасть… Прогибаешься дугой – траектория пике разворачивается в траекторию «свечки»…

…До сих пор глядел вперед и вниз… В «свечке» оказался прямо напротив солнца. Свет резанул по глазам, ослепил, показалось – прожег насквозь… Потемнело в глазах… тьма и свет слились в нераздельное… и тогда я вспомнил… Все встало на свои места.

Надо прожить восемь незабытых жизней, чтобы на девятой понять, как скучно быть озабоченным судьбами мира… Мир изменяется сам, когда мы решаем свои, а не его проблемы.

…На заплеванной маленькой станции мы пытались прощаться… Я должен был посадить ее на поезд, уходящий в западном направлении, и остаться здесь, на востоке… Невыносимо тяжело постепенно – целый час, пока где-то еще приближается этот поезд – терять любимого человека. И неотвратимо… Не изменишь сюжет, даже если ляжешь на рельсы… В какой-то книжке дурацкой вычитал однажды: «герою остается одиночество». Какой я, к черту, герой… Так, игрок-неудачник, паршивая овца, отбившаяся от стада… Затравленная овчарками…

Любимая… Почему я всегда нахожу тебя слишком поздно… Остаться с тобой, жить только ради тебя, создать наш собственный мир для двоих… Может, стереть с лица земли все эти подопечные народы, всегда ждущие какого-то управления и наставления на пути, далеко не истинные… В конце концов, я Посвященный Тайлагана, а Тайлаган никогда не заботили вопросы морали… Переживи только собственных смертей, иные из которых особо мучительны… Миллионы под нож, если этого требует представление о развитии цивилизации, очередной эксперимент на тех, для которых каждая смерть – вновинку.

Забота Тайлагана: отступников надо устранять, слишком много их стало, ослабляют Тайлаган в нынешнюю эпоху, когда большинство верховных адептов никак не может воплотиться… Охотники высылаются по следу…

…Вторжение я почувствовал сразу же. Загонщики были совсем близко, но то ли в лицо не знали, если решили использовать ментальный поиск, либо думали быстрее по ауре вычислить…

— Ты чего такой дерганый? – спросила она.

— Не хочу с тобой расставаться… Не хочу тебя отпускать.

— Я тоже не хочу. Поедем вместе?

— Не получится. Мне нельзя… Но ты иногда хоть вспоминай обо мне… Там, у теплого моря.

— Не обещаю. У меня такое чувство, что ты сам уже не со мной…

…Нет, я все еще с тобой, но ты забываешь меня… Потому что я тебя люблю, потому что они могут причинить тебе боль, чтобы заставить меня сдаться…

…Реакция у меня чуть быстрее, чем у них, и хитрости побольше. Поисковый луч предчувствую в опережении, по тени, которую он создает, вбирая энергию… Я не стал схлапывать ауру в кокон – защищенного человека тут же вычислят в толпе беспечно носящих свое свечение, не знающих, как им пользоваться. Я просто разнес ее по максимально большому радиусу, разредил до полной прозрачности… Мысленный луч недоуменно прошелся туда-сюда, но так ни за что и не зацепился. Хорошо, если удалось и на этот раз ускользнуть.

На расстоянии меня не достать. Только в близком контакте, имея превосходство в численности…

…Стоянка поезда – всего две минуты… Даже до купе не проводить. Быстрый прощальный поцелуй, и она уже в вагоне. На тамбурной площадке не задержалась – толпа пассажиров спешила втиснуться… И тронулся поезд… И скрылся за горизонтом…

И спешить было некуда… Скамейка, сидя на которой, можно видеть всю платформу, свободные пути, зеленый огонек семафора… Здесь мы прощались, свыкались с расставанием, сюда я и вернулся…

Пожилой человек в черном пальто, с лысеющей непокрытой головой, орлиным носом, увенчанным дымчатыми очками, подсел рядом… Обратив лицо к опустевшей платформе, вполголоса произнес:

— Как думаешь, далеко она сможет уехать? Все-таки, весна, неожиданный паводок может подмыть насыпь, рельсы разойдутся… и заметят это слишком поздно… Катастрофа по причине природной стихии…

— Вы это сделаете?

— Тебе решать…

Я мог бы испепелить его без единого движения… Хоть и адепт, но не охотник. Скорее, планировщик. Я могу справиться с ним без усилий… Но на вспышку сразу же заявится вся охотничья свора…

Я мог бы броситься вдогонку за поездом и вынести ее из рокового вагона, но и это – только отсрочка, негде спрятать ни ее, ни себя… Может быть, были и другие решения, но легче было признать себя побежденным.

— Чего именно вы хотите?

— Будь здесь охотники, они хотели бы увидеть только горстку пепла… Но мне… ты чем-то симпатичен… Может быть, и в самом зреет отступник… дозреет когда-нибудь… Не в этой жизни… Как видишь, я уже слишком стар… консервативен… И – по-старчески сентиментален… Потому и хочу отпустить тебя на все четыре стороны… Всего одна операция на памяти…

— Все сотрете?

— Только то, что относится к Тайлагану. Конечно, заденутся некоторые другие связи, но я постараюсь сделать так, чтобы ты этого не заметил. Просто станешь обычным подопечным, не больше, не меньше… Ее… придется забыть, потому что она была предметом дилеммы.

— Я хочу, чтобы вы пообещали мне ее защиту.

— Не торгуйся… У Тайлагана есть более важные дела, чем контроль за благополучием одного подопечного, тем более женщины… Иногда им самим страшно везет. Надейся, что и она из таких… Тебя же на крючок подцепила… В-общем, давай поспешать, у моего своеволия тоже есть временной предел, и он на подходе…

…Мир куда-то катится, Тайлаган, каким бы он ни был – слабым или сильным, хорошим или плохим, — направляет его движение… Но я теперь точно знаю, куда направиться мне…

---